Развитие законодательных положений об ответственности за причинение вреда и теория гражданского права
О современных вызовах и последствиях изменений в структуре государственной власти и в содержании государственной политики в контексте передела собственности.
Очевидно, что в развитии права, хотя мы все и хотели как лучше, но, наверное, получилось как всегда. Это касается не только двадцати лет правовых реформ, но и кодификации в целом, включая гражданское уложение Германии (ГГУ) и другие кодексы.
Оглядываясь в прошлое и в то же самое время заглядывая в будущее, позволю себе сказать, что один из дальновидных взглядов на ГГУ – это критика Менгера. Примечательно, что академик Сулейменов в одном из своих трудов её охотно цитирует и спорит с его выводами.
Позиция Менгера заключалась в том, что ГГУ в его понимании слишком поддерживает потребности оборота, внедряет довольно спорную концепцию так называемого Verkehrsrecht (право торговли) и недостаточно защищает сами права (такие как, например, право собственности). Если же подытожить результаты развития права сегодня, спустя более 100 лет после принятия ГГУ, наверное, следует сделать обратный вывод, заключающийся в утверждении, что ГГУ мало защитил оборот.
Правовое развитие в период после принятия ГГУ во всех цивилизованных технически развитых странах было схожим и было направлено именно на усиление защиты оборота. Это особенно является очевидным на примере использования техники. Угрозы, возникающие в связи с практическим применением технических средств, может преодолевать государственный надзор, осуществляемый техническими ведомствами, которые должны обеспечить, чтобы не допускались к обороту опасные агрегаты, оборудование и иные технические приспособления, и такие органы должны существовать во всех странах мира. Однако в западных странах недостаточная безопасность техники существенно дополняется и частично компенсируется правилами по непричинению вреда другому лицу. Такие правила устанавливаются за счет довольно обширных специфических норм деликтного права. Например, законодательно введена презумпция виновности при причинении вреда, если техническая норма не соблюдена. Другой пример: во многих странах существует презумпция ущерба, когда причиняется вред чести и достоинству или здоровью независимо от наличия имущественного ущерба.
С точки зрения юридической техники, разделение роли законодательства и функций государственного технического надзора при развитии деликтного права зависит от структур норм по неправомерному причинению ущерба другому лицу. В большинстве юрисдикций СНГ, по модели французского CodeCivil, закон позволяет толковать любое ущемление имущества как причинение ущерба. Ущемлением имущества могло бы быть, например, распространение слухов о предстоящем банкротстве эмитента, которые негативно влияют на курс ценных бумаг. В то же время в таких юрисдикциях, как Германия, ущерб возмещается только тогда, когда затронут так называемый абсолютный объект права. Но по ГГУ, нарушение правил, которые предназначены для защиты интересов, позволяет требовать возмещения ущерба. В обоих типах юрисдикции задача заключается в том, чтобы найти эффективное соотношение между применением неограниченной ответственности и отсутствием гражданской правовой защиты в социально-значимых случаях.
Примечательно, что, хотя, в принципе, деликтное право в странах СНГ построено по более открытой модели французского права, оно до сих пор не развивалось по этой модели в названных странах. По моим наблюдениям, в 90-х годах были какие-то судебные разбирательства с очень высокими требованиями по возмещению ущерба по потребительскому праву. Но все катастрофы, которые, по ощущениям, чаще и чаще происходят в России, не привели к такой же волне судебных дел, как на Западе (например, как в случае аварии на нефтяном танкере Эксон-Валдез, которая привела к судебным разбирательствам, продолжающимся в течение 20-30 лет). В России же авария на Саяно-Шушенской ГЭС обусловила споры по страховке и возмещению ущерба гражданином государству, а не наследников тех, кто, нарушая регламент, работал на этом предприятии и погиб. Похожие отличия между странами СНГ и европейскими странами существуют (хотя содержание законов во многом схоже как на территории СНГ, так и на Западе) на практике не только в случаях относительно крупных аварий, но и при применении законодательства по защите прав потребителя, по защите чести, достоинства и частной жизни в случаях недобросовестной конкуренции, которые также имели чрезвычайную актуальность в начале развитияделиктного права в Франции.
Если деликтное право развивается по такой же модели, представляя фундамент для защиты и перераспределения имущества в социально-значимых случаях, что станет его следующим объектом? Мне кажется, что одной из значимых отраслей, в которой, как в силу объективных причин, так и в силу имеющегося политического давления, требуется лучшее перераспределение рисков является финансовый рынок. В связи с этим применительно к сфере финансовых рынков требуется и ожидается развитие деликтного права.
При этом следует понимать, что при каждом крахе появятся многочисленные утверждения об уникальности и неповторимости именно этого краха. Да, возможно, удалось бы добиться более стабильного формирования цен, если раскрытие информации о рисках компании было бы ближе к потребностям потребителей, и если бы существовало более тесное взаимодействие между гигантскими глобальными участниками финансового рынка (которые отличаются в хорошие времена конъюнктурой сверхприбыльности, а в плохие – весьма заметной слабостью). Вместе с тем, как и в странах бывшей советской империи, государство, а не частные лица, которые зарабатывает прибыль с использованием технических средств либо на финансовом рынке, воспринимается как гарант технической безопасности. Мы наблюдаем, как государство тратит огромные деньги на восстановление банков, как осуществляется политика дальнейшего усиления регулирования финансовых рынков и банков в России, в других странах СНГ и на Западе, но при этом не ужесточаются общие правила относительно личной ответственности руководителей банков. В том числе по результатам судебных разбирательств (хотя и частных, поскольку они, как правило, связанны с кризисными ситуациями) ясная и на практике применимая картина не следует. Очевидно, что это все усугубляет существующую нестабильность, вместо того чтобы количество регулирования превратилось в качество.
Но сейчас сосредоточиться я бы хотел на другом вопросе, а именно – на защите имущества. Для этого мне бы хотелось привести пример из арабских стран. В начале 2011 года мировое сообщество считало, что некий государственный деятель был замечен в криминальной деятельности. Его имущество было арестовано, равно как и имущество всех его родственников и всех иных связанных с ним людей. Лица, совершившие переворот в этой стране, требовали выдачи им всего имущества. Но это требование встретило препятствие. Почему? Дело в том, что применимые в такой ситуации правовые стандарты для осуществления соответствующих процедур высокие: с большой долей вероятности имущество находится в одном из тех стран, которые и теоретически и практически эффективно гарантируют право собственности. Экспроприация собственности, будь это какие-то счета, доли в компаниях или что-то иное, не допускается без оснований во всех странах Евросоюза, и в странах, которые присоединены к Европейской Энергетической Хартии, а также в государствах-участниках международных договоров о защите инвестиций (как, например, Казахстан). Поэтому на вопрос, в чьих интересах может быть конфисковано имущество в революционной обстановке, когда политически легко конфисковать, юридически сложно ответить. Если правительство осталось на месте, а какие-то революционеры хотели денег, либо когда в результате переворотов и революций правительство еще не сформировано, таким революционерам, заявляющим о себе как представителях народа, имущество может быть выдано только тогда, когда мировое сообщество признают таковыми. Но и для такого признания существуют высокие стандарты.
Когда революционеры пришли к власти и были признаны как правительство, остаётся вопрос – кто нарушил и что? Наверное, действия, которые вели к обогащению, не были криминальны в чисто юридическим смысле. Доказательств любых преступлений недостаточно для того, чтобы оправдать такие действия, как конфискация имущества кланов во власти. Члены клана, находящегося у власти, или их подчиненные наверняка убивали и ранили людей, но наличие причинно-следственной связи таких действий с возникновением у них экспроприируемого имущества трудно доказать. Возможно, что члены кланов во власти давали или получали взятки, что они не действовали в рамках существующего в этих странах права, но для использования этих аргументов как основания для изъятия этого имущества (также из-за отсутствия причинно-следственных связей) недостаточно.
Интересное наблюдение, полученное из прессы в связи с теми кланами, которых сейчас начинают преследовать в Египте, Тунисе и т.д.: есть какие-то случаи взяток, но кажется, что взятки давались для того, чтобы обойти клан, ведь все знали, что клан, как правящее семейство, получает все лицензии, получает все возможности действовать как предприниматели и т.д. Поскольку все знали, что они хозяева, что они клан, что им надо платить или давать, с ними надо сотрудничать, вероятно, им не платили за что-то. А если и платили, то делали это «добровольно», а добровольно отданное имущество не подлежит изъятию.
Как же по этим стандартам тогда правовым способом противодействовать таким членам кланов во власти? Можно выделить тезис, что правящий клан фактически имеет возможность влиять на государство, и он должен это делать правильно, справедливо или сбалансировано. Он должен допускать возможность для других применять законодательные положения об ответственности для защиты своих прав и открывать рынок и предпринимательские возможности для всех без дискриминации. С этим тезисом работать по западному законодательству, в принципе, реально, потому что, в отличие от практики в СНГ, для признания иска, который базируется на деликтном праве, в западных правовых порядках, особенно в США, если доказуемо основное направление деятельности, достаточно не особо сильной доказательной базы относительно детальных действий. Значит, если доказать, что клан тесно сотрудничал для достижения неправомерных целей и хотел таким образом обогатиться за счёт народа, тогда большую часть его имущества можно правомерно изъять.
Из-за этого аспекта удивляет недавнее высказывание председателя Центробанка России в контексте произошедшего с Банком Москвы, который сказал, что огромная проблема банковского сектора в России – это то, что банкиры убегают в Лондон. Кажется, в Лондоне можно было надеяться на сравнительно благоприятный правовой режим для получения украденного имущества, и было бы даже хорошо, что обвиняемые банкиры сбежали именно туда, потому что там судебные решения по возврату возмещенных убытков, понесенных после изъятия активов, получать и исполнять легче, чем в странах СНГ. Кроме того, там уголовные органы, скорее всего, более оперативно содействуют розыску активов. Поэтому более характерным для ситуации представляется высказывание председателя Центробанка Казахстана, который обратил внимание на то, что самый крупный пример попытки конфискации активов за всю историю Великобритании связан с Казахстаном.
Но, возможно, поддерживается другая линия аргументации, а именно, что основная причина того, что председатель Центробанка России счёл непривлекательным судиться в Великобритании, заключается в том, что там невозможно оказывать политическое давление на суд и правоохранительные органы. Можно себе представить стратегию изъятия активов, принадлежащих бывшим членам кланов во власти, путём так называемых административных ресурсов. Если прибегать к государственным действиям типа рейдерства, с точки зрения западных правопорядков, дается база для требования возмещения причиненного такими действиями ущерба. Если бы действовал какой-то клан, отбирающий имущество другого клана, тогда бы другими странами признавались нарушением прав те решения государства, которые были приняты под влиянием первого клана, и тогда бы создавалась угроза того, чтобы требования направлялись напрямую первому государству.
Думается, что иногда жизнь юриста в нашем пространстве – это помощь в становлении стабильности. Самая важная предпосылка для развития права в целом, и особенно развития деликтного права, – это последовательность и объективность. Все существующие правила должны действовать так, чтобы предприниматели и те, которые могут стать предпринимателями, знали или могли знать о последствиях их деятельности через 5-10 лет. Поэтому хочется, чтобы такая авантюра, как попытка принятия в Казахстане предпринимательского кодекса, не мешала в этом процессе, потому что она лишь будет отвлекать нас с вами от тех задач, которые стоят перед нами, и которые я обрисовал раньше. Я ожидаю, что через 20-30 лет будет международное право защиты имущественных отношений по примеру описанного ранее. Арабские примеры очень хорошо показывают, что различие в толкованиях правовых концепций и практики их использования в различных государствах ведёт к хаосу и непредсказуемым последствиям. И поэтому для эффективного развития таких и других правовых институтов, я надеюсь, что та последовательная работа, которая проводится на ежегодных цивилистических чтениях в Алматы, продолжится так же последовательно и будет продолжаться долгие годы!
Доклад подготовлен на базе статьи для цивилистических чтений 2011 года в Алматы и предназначен для публикации на английском языке.